Чернобыль, 26 апреля 1986 г. Опции

[Alsli]

Завтра очередная трагическая дата 26 апреля. Спасибо тем, кто нас спас. В живых их осталось мало. Сейчас они никому не нужны. Рядом только родные и близкие . Государство забрало те крохи , что давало ( чернобыльские льготы ), согражданам они не интересны. Они сделали своё дело : спасли. Сейчас получают «благодарность». В «лучшем» обществе мира ( Беларуси) митинги на эту тему запрещены. Пару-тройку лет назад я в достал из почтового ящика приглашение на митинг памяти жертв Чернобыльской трагедии. Митинг проводила оппозиция, в воскресенье. В нашем микрорайоне стоит капличка в память о жертвах. Как раз напротив отделения милиции. В микрорайоне проживает порядка 40 000 человек. Я пришёл на митинг вместе с двумя соседями пенсионерами. На митинге было человек 30 оппозиционеров ( возможно среди них были и простые граждане ) и три оператора без знаков различия, которые с трёх сторон снимали митинг и всех приходящих. Там дорожка метров 80 и пока я шёл , все три камеры снимали меня. Соседи-пенсионеры тихонько отстали и вернулись домой, как только увидели людей с камерами. «Уроды» с камерами снимали и когда я подошёл к людям, причём демонстративно снимали. Кто-то произнёс короткую речь с благодарностью, возложили цветы и разошлись. Из 40000 жителей микрорайона ( а город в почти полмиллиона жителей) получивших сообщение о митинге практически никто не пришёл. Не хочешь на митинг, приди позже, приди раньше. Не пришли. Не вспомнили, даже после напоминания. Чернобыль, чёрная быль, чёрная боль.
Мой народ стадо баранов. Я не осуждаю, я констатирую. Стадо баранов. Это выбор каждого из нас, индивидуально, быть человеком или бараном. Из выбора каждой личности складывается выбор народа. Мой народ выбор сделал. Делаем вид, что заняты и не можем в выходной день просто минутой молчания почтить память тех, кто тебя спас от смерти. Мы люди?
Умерли и умирают в нищете спасавшие нас. В почёте и достатке дожили до старости те, кто врал о масштабах трагедии, кто ради карьеры утверждал : « Мы справимся сами» и прочие коммунистические вожди районов, горкомов, обкомом и республики. Уважаемые граждане. Они закончили жизнь сенаторами и депутатами . А спасатели канули в безвестности. Мы люди?
Мы бараны.
Патриотизм, любовь к Родине и прочее. Мне всё больше кажется это всё фальшивым. Придуманным для баранов. Любить надо людей, а не страну-государство. Любите людей и забудьте про всё то, что вдалбливали в наши головы идеологи всех рангов и мастей. Идеологи не участвуют в героических поступках. Они в тылу, готовят новых баранов. Любите людей и всё получится .Спасибо простым людям , которые спасли нас.

spartak_gomel из ЖЖ

[_Бусинка_]

в продолжение истории Иленки.
настоящее страшнее?

И началась иная жизнь. Жизнь после жизни...

Людмила Игнатенко получила двухкомнатную квартиру в одном из двадцати чернобыльских домов на Троещине. Дом называли «вдовьим». Квартира казалась ей слишком большой. Она забивалась в угол и плакала.

Заочно получила специальность технолога пищевой промышленности. Наконец решилась родить ребенка. Не нужен был ни другой мужчина рядом, ни его алименты. Хотелось только, чтобы было ради кого жить. Думала назвать мальчика Васей, но ее мама категорически воспротивилась. Она боялась, что это имя принесет ему страдания.

Анатолий — инвалид детства. У него тоже проблемы с печенью и тяжелая форма астмы. Но она не могла на него насмотреться, надышаться. Гладила рученки, прислушивалась к дыханию. В три годика Толенька начал умирать. Они лежали в «Охматдете» — ребенок 2,5 месяца находился под капельницей. Вдобавок в больнице он подхватил коклюш. Астма прогрессировала, Толя не ходил, даже не мог стоять. Людмила знала, что потерю этого ребенка она уже не переживет. Молила Бога и он, наверное, ее услышал. В больницу приехали кубинские врачи. «Мы спасем вашего ребенка, если вы согласны поехать на Кубу», — сказали они. Через восемь месяцев Толе стало лучше и они вернулись в Киев. Потом еще год жили у брата Людмилы в Тюмени — мальчику нужно было сменить климат.

Толик знает все о Василии Игнатенко. Он разделил с мамой ее воспоминания и ее боль. Он называет его «дядя Вася», а маму Василия — «бабушка Таня». Ездит с мамой в Москву на кладбище, хотя сложнее стало добиваться, чтобы мальчику оплатили билет.

Это еще одна боль: когда погибшим пожарным ставили монумент и барельефы, захоронение перепланировали, и никто из вдов теперь не уверен, что под плитой с барельефом лежит действительно тот, кто изображен. «Я не знаю, где мне опуститься на колени перед Васенькой, — говорит Людмила. — Раньше я думала, что когда умру, меня похоронят рядом с ним, а теперь это нереально».

Ходят слухи, что под плитами на самом деле пустота: тела были настолько радиоактивны, что просвечивали землю и слой бетона. И их вывезли туда, где хоронят радиоактивные отходы. Но поехать даже на такую, очень странную, могилу — для нее облегчение.

...Ее память бережно хранит осколки разлетевшегося вдребезги мира. Один из таких осколков — свадебное фото, на котором Василий поднял ее на руки, а она воскликнула: «Только не урони меня!». Это фото осталось висеть на стене в их припятской квартире. «Я мечтала об этой фотографии, она снилась мне ночами. Я так хотела, чтобы она была со мной!» Но в Припять попасть она не могла, для этого нужно было специальное разрешение. И только когда в прошлом году в Киев приехала шведская съемочная группа...

Историю Людмилы шведский журналист и кинорежиссер, директор Гётеборгского кинофестиваля Гуннар Бергдал прочитал в книге Светланы Алексеевич: «Чернобыль: хроника будущего». В книге было много страшных свидетельств, но повесть Людмилы показалась ему самой пронзительной. Он сидел в самолете с книгой в руках и плакал. «А потом я подумал: хватило бы у меня сил, невзирая на смертельную опасность, остаться вот так же, до конца, с любимым человеком? Я захотел снять фильм... не о Чернобыле — о любви»...

Фильм «Голос Людмилы» все-таки о Чернобыле, но в первую очередь — действительно о любви. Мне кажется, что среди бесчисленных украинских лент о той беде нет ни одной, где судьба миллионов раскрывалась бы вот так просто: историей одного человека. Если бы не знала, то никогда бы не подумала, что картину снял шведский режиссер, а не украинский. «Голос Людмилы» признан лучшим документальным шведским фильмом прошлого года. Украинским продюсером картины является международный фестиваль «Молодость». Кстати, если бы фильм купили украинские телеканалы, вырученные деньги отдали бы Чернобыльскому фонду вдов и сирот.

Линейный продюсер Алик Шпилюк, Гуннар Бергдал называет его «сталкером», оформил все необходимые бумаги и получил разрешение. Через четырнадцать лет Людмила вошла в свою припятскую квартиру. Везде валялся строительный мусор, истоптанные мужские ботинки, банки: здесь была контора ликвидаторов. На полу почему-то лежала кукла с закрытыми глазами. Она открыла ей глаза и бережно посадила на подоконник. Но четырнадцать лет ожиданий оказались напрасными: ниточка порвалась — фотография исчезла.

Шведы привезли с собой дозиметры. Несмотря на то, что они провели в Припяти лишь один день и ходили только в разрешенных местах, на выезде дозиметры показывали восьмимесячную дозу радиации.

...Я решаюсь наконец задать Людмиле вопрос, который мучит меня с того самого момента, когда три года назад я прочитала книгу Алексеевич: «Вы сказали Алексеевич, что в то время вам повезло попасть в Припять. Но это определило всю вашу дальнейшую жизнь. Вы и сейчас считаете, что вам тогда «повезло»? «Конечно, — отвечает она, не задумываясь. — Ведь это были шесть самых прекрасных, самых лучших лет моей жизни. А что мы видим сейчас, кроме нищеты? Что мы можем?»

У Людмилы очень слабое здоровье: она перенесла инсульт и несколько операций. Практически нет денег на жизнь. Как инвалид второй группы она получает 117 гривен, а сын, как инвалид детства, — 41 гривню. Еще дедушкина пенсия, впрочем, о дедушке чуть позже. Через месяц после окончания съемок фильма «Голос Людмилы» внезапно от инфаркта умер ее брат в Тюмени. Все, что она получила за участие в фильме, потратила, чтобы перевезти гроб с телом брата на родину, в Ивано-Франковск. Судьба к ней беспощадна. Она печет по ночам пирожные и боится устроиться на работу: тогда с нее снимут инвалидность. А если она потеряет работу? «Вы знаете, как это опять оформлять пенсию по инвалидности? — говорит одна. — Только за одну грамотную выписку из больницы для предоставления в комиссию нужно дать 100 долларов. Это для нас, чернобыльцев, огромные деньги. Мне их просто неоткуда взять».

Два раза в год ей следует обязательно лечь в больницу, чтобы группу не сняли. Вроде бы и неплохо подлечиться, но ведь все лекарства нужно купить за собственные деньги. Сколько раз думала, что лучше не лечиться, чтобы не тратится. Рано утром нужно дедушку обиходить, ребенка в школу отправить, потом побежать в больницу, потом домой — накормить всех, наготовить, убрать. Представляете себе это лечение? Сколько на него нужно потратить сил и нервов!

Дедушка у нее на самом деле неродной. Он «прибился» к ним семь лет назад, да так и остался. Людмила выделила ему комнату, а Толик теперь спит в ее комнате на раскладушке и мечтает о собственном угле. Дед — безногий инвалид, на протезах. Пришел после войны домой и женился на Людмилиной бабушке. Семь лет назад бабушка умерла. Дед, недолго думая, женился снова, прописав «молодую» в своей двухкомнатной квартире на Лесном. Вскоре «молодая» выгнала деда из его собственного дома.

Людмила за ним ухаживает, кормит, стирает, купает его раз в неделю. «Чаще не могу — тяжело». Она очень устала. Однажды в сердцах сказала ему, что отвезет на Лесной. Спустя несколько мгновений как екнуло что-то: выскочила на балкон — дедуля пытался прыгнуть вниз с пятого этажа. Она успела схватить его за рубашку.

Людмила хотела сделать перепланировку квартиры, чтобы у деда был свой вход и своя комната там, на Лесном. Но необходимо согласие его нынешней жены, а та не дает. «Я все равно его переживу, и квартира останется мне», — говорит бабка. Ей 85 лет. Деду — 89. Внуки наняли бабке адвоката. У Людмилы нет денег, чтобы подать в суд, тем более на адвоката. «Если бы кто-нибудь мог помочь дедушке разменять квартиру...». «Привози, привози, я знаю, что я с ним сделаю», — зловеще угрожает бабка. Дед плачет, как ребенок. Он бабку боится...

В этом аду Толя — ее единственный свет в окошке. Мальчик отлично учится, он очень способный. «Ты представляешь, он на съемках стал понимать шведский! — говорит мне Алик Шпилюк. — У него хороший английский. Но лучше всего мальчику даются точные науки». Людмила хотела перевести сына в физико-математическую школу около центрального стадиона, но там ей сказали, что сыну нужно несколько месяцев посещать платные курсы при школе, а потом сдавать экзамены. Она даже не поняла стоит это сто гривен в месяц или в неделю. Все равно. Где их взять?

Толик мечтает о компьютере. Одноклассники, у которых дома есть компьютер, дают попользоваться по бартеру — в обмен на списывание домашнего задания. «Вы только не пишите, будто нам что-то надо, — просит Людмила. — Нам же не одним так трудно. Вон Таня Кибенок — на инвалидности, сама воспитывает двоих детей... Нас много таких. И потом — мне здесь жить».

Смысл последнего предложения расшифровывает мне Алик Шпилюк: «Соседи упрекают ее, завидуют». «Да чему же завидовать?» — искренне удивляюсь я. «Они считают, что она не должна выделяться. Когда мы снимали ее около подъезда, мимо шли соседи, и кто-то громко ехидно сказал: «О, наша телезвезда!». Было очень неприятно. Она из-за этого интервью давать боится. От газетчиков прячется. Перед премьерой фильма в Киеве нашу группу пригласили на передачу на радио «Промінь». Людмила не пошла. Боялась сказать что-то, чем потом соседи будут недовольны...

«Господи, да что же им делить, этим людям, связанным общей бедой, прошедшим одними и теми же кругами ада, — думаю я. — Почему они так немилосердны?»

«Толя — такой добрый, чувствительный мальчик. Любит все красивое. Может, это неправильно, что я так его воспитала, как девочку? — сокрушается Людмила. — Я ему в школу то тридцать копеечек дам, то пятьдесят — купить что-нибудь покушать. Больше не могу. А он эти копейки собирал, представляете, на днях пришел, рюкзачок открывает: «Мамочка, ты только не сердись», и достает оттуда гнездышко из соломки, а в нем три хорошенькие желтенькие пушистенькие птички, с красными клювиками и черными глазками! «Я потратил 1 грн. 50 коп. из тех денег, что ты мне давала. Ничего?» Ну, что я скажу... А недавно в церкви упросил меня купить маленькую статуэтку: голубь и сзади место для свечки. «Мы свечку зажжем и думать будем, мамочка... Будем думать, что Вася на нас, как голубочек, сверху смотрит...» — вздыхает Людмила.

А вы знаете, что в нашей стране появилась новая туристическая местность? Зона, с предоставлением транспортных услуг, гида-переводчика, спецодежды, возможностью переночевать в коттедже и получить завтрак в непосредственной близости от Припяти, реакторов и всех остальных прелестей. «Иностранцев бывает по нескольку групп в день», — сообщили шведской съемочной группе на базе Государственного департамента администрации зоны отчуждения. Стоит лишь послать факс на имя господина В.Холоша и заплатить деньги — примерно 200 долларов за несколько человек в день плюс по 60 долларов с каждого за ночь в отеле и завтрак. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Верно? Я лично не поверила слухам и сама позвонила, сказав, что желаю свозить в зону своих американских друзей. «Пожалуйста, — ответили мне. — Только заплатите»…

Когда Гуннар Бергдал работал над фильмом, он получил письмо от некоей Бригитты Олсон, живущей в непосредственной близости от атомной станции в Рингхолс: «…Я забрала в почтовом ящике свежую партию таблеток йода для тех членов нашей семьи, которым еще не исполнилось сорока. В сотый раз прочитала знакомую инструкцию: услышав сигнал тревоги, оставайтесь в помещении, закройте двери, окна и вентиляцию, заведите в дом всех домашних животных (коров тоже, если возможно)... Я не представляю, как буду смотреть в глаза своему псу, когда он станет проситься на улицу. Пес ни за что не пописает в доме, тем более когда вся семья в сборе. Он скорее умрет от стыда...».

А я прочитала это и подумала: в благополучные времена никто не давал жителям Припяти и Чернобыля таблетки йода. Никто не давал их и в первые, самые опасные дни после аварий. Не советовал закрыть окна и забрать в дом хотя бы детей, не то что коров. Я подумала о том, сколько долларов и кому приносит туризм в зоне, и как выбивается из сил, пекущая по ночам пирожные Людмила, чтобы заработать хоть копейки на прокорм и лекарства для семьи.

И еще я подумала, что в отличие от собаки госпожи Олсон, никто из тех, кто по долгу службы обязан был бы позаботиться о Людмиле