И вот встречаю человека...

 ...И вот встречаю я человека, который как-то связан с теми людьми, и вижу по его глазам, что ему все рассказали и рассказали не так, как это сделал бы я.

 (Встретил я женщину, но на ее месте мог бы быть и мужчина. В подобной ситуации в поведении мужчин и женщин есть отличия, но есть и в чем они сходятся. Например, в том, что называют "социальным", - женщины в этом могут проявить себя более жестоко, чем мужчины, хотя в основном они, конечно, помягче).

 Встречаемся мы на улице. Обмениваемся рукопожатием и, еще не отпуская рук, разворачиваемся каждый спиной в свою сторону, по ходу движения. Народу много, мы выныриваем навстречу друг другу неожиданно, нос к носу - как это чаще всего бывает на московских улицах и вообще на улицах современных городов - и поэтому вначале оба свободны от той истории, даже рады друг другу. В ее глазах блеск, она радостно улыбается, я тоже, потому что сейчас, в эти мгновения, мы ничего друг о друге не знаем: мы давно не виделись. Все, что могло нас когда-то разъединять, забылось, осталось только: она как часть моей биографии и я как часть ее биографии;

 от этого уж никуда не денешься, избавляться, "зачеркивать" что-либо - глупо и бесполезно, это уже всегда будем любить, как свое. (Причем, если это женщина, вовсе не обязательно, что мы с ней когда-то были близки).

 Мы задаем два-три общих вопроса, так-сяк, делаем два-три неловких движения на месте, не отпуская рук, чтобы, может, стать к стене дома или отойти к табачному киоску - нет, там очередь - не мешать, но мне вдруг хочется проявить заботу, и я напускаю на себя решительный вид и даю ей знать, что суетиться не надо, и закрепляю за нами этот клочок тротуара; мы остаемся - и тогда нас перестают задевать, начинают обходить, на какое-то время мы гарантируем себе защищенность от людского потока.

 Так.

 Еще звучат какие-то фразы, в мышцах лица еще сохраняются следы недавней улыбки, а я уже замечаю, что радость из ее глаз уходит. По ее меняющемуся взгляду я догадываюсь, что из глубины ее сознания уже подымается забытое отношение ко мне и уже не отношение вообще, а расслаивающееся на конкретные проявления. Одно из них - ее мнение обо мне в связи с той историей, о которой она уже знает, но, к сожалению, не с моих слов.

 В те же мгновения ко мне приходит понимание, что она разделяет позицию тех людей, которые ей обо всем рассказали. (Или он. Но с мужчиной, тем более с таким, с которым в приятельских отношениях, все-таки проще: мужчина может сам завести разговор и уже этим обесценить мои возможные переживания; или я могу, в конце концов, обматерить его; или мы оба просто сведем на нет всю эту историю после его "да брось ты!". Женщина тактичней, и с ней следует быть тактичней, так что вся эта история разрешается с ней сложнее. Богаче). Если бы это было не так (ну или если бы она не удержалась от женского любопытства, но тогда и вся наша встреча развивалась бы иначе - безответственней, что ли, и интерес к ней улетучился бы), то она бы заговорила о той истории первая, разумеется, прикинув, когда это уместно сделать. И взгляд у нее был бы совсем другим, во всяком случае, без зарождающейся жесткости - видимо, раньше, чем опасность становится фактом, проходит в наше сознание, наше подсознание уже готовит защиту. (Представляю себе психолога, скривившегося в высокомерной ухмылке профессионала. Хотя он, может, будет и прав). Собственно, мы вообще могли так и не заговорить об этом, но теперь, о чем бы мы ни заговорили, это будет между нами присутствовать и уже не даст нам сблизиться.

 Сблизиться мы могли бы в двух случаях: после бурного выяснения, в результате которого она вдруг признает, что заблуждалась, а я пойму это не с ее слов, а по глазам, по озарению в них и вернувшейся радости; или если я сам смогу освободиться от этого, чтобы мне поверили, что этого во мне уже нет - какой-нибудь мощной остротой, хохотом ... фактом, которым я искренне заинтересуюсь.

 А пока мы разжимаем руки. Не сразу. Вначале пальцы становятся мягкими, но еще не расстаются, ощущают друг друга. Если ее руку бросить, а свою забрать - это вызов. Но к вызову я не готов, потому что пока боюсь показать, как это все меня задевает, какой тяжестью на мне; а ей вроде как и неприлично первой соваться не в свое дело. (Правда, по тому, как отчуждающийся взгляд уже однажды скользнул мимо меня в сторону, думаю, что она считает себя в этой истории не совсем уж посторонним человеком, иначе, действительно, зачем было тем посвящать ее в подробности, искать у нее сочувствия и поддержки?)

 Мне приходит мысль, что я опоздал. Если бы я рассказал ей раньше, чем те - а такая возможность была, - то она бы сейчас занимала мою сторону, а не их. Мысль глупая хотя бы потому, что невозможно охватить всех, кому те могли рассказать раньше меня. Это дело случая, что с ними она пообщалась до меня, а не наоборот. К тому же мы с ней не настолько близко и часто общаемся, чтобы было наоборот - она ближе к ним, а со мной она в основном встречается вот так, как сегодня. Объективно - почти чужой человек, но мы давно на «ты», давно запросто - давно считаемся близкими знакомыми, как бы опустив обязательства близких.

 Да и вовсе не сказано, что если бы я опередил тех, она поддержала бы меня. Скорее, думаю, что и тогда в их действиях она нашла бы больше смысла и справедливости, чем в моих. Человек такой.

 Дальше.

 Дальше во мне уже зарождается злость, а мы еще и словом не обмолвились об этом. Прошло не так много времени с момента нашей встречи - минуты три? четыре? - а я уже понимаю, что весь наш разговор - вздор. И все, о чем мы будем говорить дальше, - тоже вздор. Оба прекрасно обошлись бы без него и без этой встречи. Но если уж она случилась, если мы стали обмениваться какими-то словами, если я понял, что она уже знает обо всем и уже настроена против меня, - это вообще скрыть трудно, надо либо быть совсем безразличным к обеим сторонам, либо обладать очень сильным характером, но таких я что-то не часто встречал, и эта не такая - а она это заметила, то, наверное, надо сказать, да? Ведь теперь между нами нет ничего более существенного, чем та история. Надо о ней говорить! Ведь так муторно, когда знаешь, что о тебе плохо думают, а ты этого не заслуживаешь. Или хотя бы думаешь, что незаслуженно, но искренне готов выслушать чье-то мнение, не заранее осуждающее, а пытающееся помочь тебе разобраться, в чем ты не прав - даже готов покаяться. (Ей-богу! Если бы я врал, не было бы всех этих наблюдений).

 Есть еще один выход: заговорить самому. Но заговорить можно или сразу напрямик, исключая все эти ничего не значащие вопросы-ответы, без этой современной манеры чиркать по общим местам, или выждав момент "к слову"...

 Но ждать "к слову" унизительно, даже оскорбительно:
значит, так моя персона ничтожна, что, только улучив момент, я могу напомнить о ней; с другой стороны, так мне дорога собственная персона, что я обязательно должен ее реабилитировать в глазах человека, которого я увижу теперь неизвестно когда. Напрямик тоже не влезешь: человеку, может, хватает и своих забот. Да еще, если это женщина. У женщин вообще с пеленок определяется круг главных забот, на которые она направляет всю свою энергию, и редкая из них при этом еще способна проявлять глубокий интерес к чему-то постороннему. А за грудки ее тоже не встряхнешь, чтобы выслушала и поняла...

 (Можно вообще промолчать, так многие и советуют).

 Наверное, мой подробный интерес к этой ситуации многим покажется интересом неврастеника. Лично я промолчать не могу. Не скрою, мне это нелегко, но примерно в половине случаев я все же молчу - правда, не из соображений здравого смысла, как этого хотели бы мои доброжелатели. Я готов свернуть в сторону, когда цель уже вот-вот, только из опасений, что как-то при этом может быть задето мое самолюбие. Но если кто-то советует промолчать в одном случае, то всегда найдется кто-то еще, кто посоветует промолчать в другом. И так далее, до полного молчания, против чего я, кстати, не возражаю... если все мы постепенно умолкнем. А пока это не случилось, мне не хватает ни мудрости, ни мужества Диогена (а возможно, и его остроумия) первому подать пример. Кстати, опыт с тем же Диогеном показал, что последователей у него из моих современников что-то я не знаю. На этот счет у меня есть кое-какие собственные наблюдения - может, не очень глубокомысленные по сути, но есть кое-что любопытное по трактовке, - не хочется самого себя цитировать, скажу только то, что пришло в голову сейчас, как говорится, "по поводу": если Высшая Мудрость - это молчание, то на пути к Высшей Мудрости, хочешь не хочешь, без болтливости теперь не обойтись. В конце концов, надо ведь знать - и как можно больше - о чем будешь молчать. Иначе, какая же это мудрость?

 Ее рука уже совсем готова отойти, я ее еще зачем-то поддерживаю - но вот я отпускаю ее.
Нам так и не удалось избежать того, чтобы не отметить момент разъединения. Она стрельнула глазами "по сторонам - видимо, инстинктивно прилаживаясь к новым обстоятельствам (а может, в этой реакции был инстинктивный поиск новой опоры оставленной женщины), но скоро в ее взгляде сознательно утверждается жесткость и даже неприязнь ко мне (последнее, может показаться преувеличением для такой пустяковой ситуации; но в принципе нет ничего необычного в том, что у встреченного мной человека, наслышанного и составившего мнение, в какой-то момент разговора проклюнется неприязнь ко мне).

 (Может, это некстати, но подумалось вот о чем. Известна банальность, что сердце любой женщины можно размягчить добрым словом в любой ситуации Я пробовал это проверить сам, но что-то мне, наверно, не везло. Правда, я мог и не заметить, что в глубинах души женщины все же произошли какие-то благожелательные сдвиги. А вот во встрече с этой женщиной я, наверно, зря повел себя так слишком быстро исчерпал свой восторг по поводу встречи, завершился, распузырился из-за какой-то идиотской истории, к которой она, в сущности, не имеет отношения, руку зачем-то отпустил, вместо того чтобы... мог бы и поиграть рукой, время было теплое, рука голая и неплохая рука немолодая, правда, но мне-то что. И, кто знает, может, больше ничего и не потребовалось бы, чтобы к концу встречи, даже такой быстротечной, я бы обрел в ее лице единомышленника...ницу).

 Я вижу, как она (характернее, когда она, но мужчина тоже может) опасливо поглядывает на слепо прущих мимо нас людей, вот-вот готова стронуться с места, уступить дорогу, а это достаточно сделать один раз и больше уже не иметь покоя - так и будем топтаться на месте - она шаг ко мне я шаг в сторону, она полшага назад... развернулись, стали вообще поперек движения, даже и не возразишь... сошлись - правда, это нам может помочь разбежаться в разные стороны совсем в добрых отношениях, но... я что-то еще жду, а она, спасибо, не проявила инициативу, не ушла, иначе я почувствовал бы себя оплеванным. (Хотя едва ли она заботилась о моем самолюбии; все же ей хотелось что-нибудь сказать или что-то узнать из той истории, а то и просто ткнуть меня).

 Нас толкают, мы никак не можем сосредоточиться друг на друге (раз уж сразу не сообразили воспользоваться благоприятным моментом, чтобы разойтись), это немного забавно, и ее лицо добродушно мягчает. Она улыбается, в глазах появляется задор, желание похулиганить (может зажмуриться и завизжать от восторга, но это я так, чтобы было зримей).

 И тут она спрашивает: "Чем у вас там окончилось?" (А мы еще никак не найдем, как встать поудобнее, какая-то спина мазанула чуть ли не по моим губам.) "Где?" - спрашиваю я, еще провожая взглядом шерстяную спину, явно уделяя ей больше внимания, чем она заслужила. Но до известного предела, потому что, если вынудить собеседницу уточнять где, станет ясно, что я притворяюсь, будто понимаю, о чем она "Там? С ними?" По крайней мере, теперь можно понять, что я спросил, потому что якобы не сразу расслышал "Объяснились?". Она еще в том благодушном состоянии, и мы никак не можем уединиться - топчемся, - но я не уверен, что она сейчас к этому стремится, да и я, честно говоря, топчусь на месте вяло. Все же вопрос добавляет новое ясно, что у нее неоднозначная оценка той ситуации, она вовсе не так категорична по отношению ко мне, как я думал.

 Я отвечаю "Ничем".

 Тут выдается спокойная пауза, мы, наконец, стоим друг против друга, чуть ли не снова готовые взяться за руки, и нам никто не мешает.

 Но вот это-то оказывается и некстати. Так мы хоть могли отвлекаться, а теперь нет, давай раскрывайся.

 Она чуть кивнула, как будто она согласна со мной, но кивка явно мало, требуется какое-то подтверждение согласия, и она отводит взгляд в сторону.

 ''Ничем", - хочу повторить я и этим еще попробовать заставить ее раскрыться, но молчу, что-то в этом уже было от попрошайничества. Зато приходит другая мысль: «Уйди, наконец». Я знаю, что в тех случаях, когда я так решительно поступал, какие бы за этим ни следовали потери, уже одна решительность восстанавливала равновесие в моей душе.

 «Уйди»

 «Ну и что, - спрашивает она, возвращая взгляд. - Никак?» ...И еще я ведь могу отделаться шуткой. Передо мной женщина, ну что мне наваливать на нее свои проблемы, малоубедительные принципы и так далее? (Да и с мужчиной, по-моему, пора было бы обменяться анекдотами и не морочить друг другу голову...)

 ''Да ну", - говорю я и начинаю шутить. Шучу я тяжело и никак не могу закончить; постепенно на моем лице утверждается скрюченная веселость, вдобавок я залезаю в какое-то путаное сочетание слов, из которого не могу выбраться. Моей собеседнице становится неловко за меня, она поначалу удивленно-вопросительно раскрывает глаза, а потом тактично уклоняется: "Понятно". Мне остается либо принять эту деликатную ложь, либо попытаться все же выяснить, что я хотел сказать своей затянувшейся шуткой. На худой конец можно просто махнуть рукой и признаться, что я опростоволосился.

 "Остопроволосился", как говорил мой командир отделения ефрейтор Сухов. Он мечтал стать судьей. Наверно, стал). И облегченно рассмеяться. Но как назло она продолжает кивать ("Понятно, понятно"), и теперь уже не сунешься с саморазоблачением, потому что невольно и ее сделаешь дурой - чего, мол, было кивать, что понятно, когда мне самому непонятно?

 А что я, собственно, жду от нее?

 Я хочу, чтоб она, забыв о своих делах и о том, что она куда-то спешила (давно, кстати, могла дать мне знать, что она спешит, даже если это не так, обида была бы, но легкая - все, мол, так), забыв, что я чужой и что ей на меня в общем-то наплевать - хочу, чтоб она перестала отводить в сторону глаза (как это все же унижает, черт возьми!), а посмотрела бы на меня спокойно и охотно. (Вот для этого как раз и хорошо, что женщина. Заботливость мужчины всегда подозрительна и вызывает у меня чувство неловкости, как случайное касание голыми телами в бане). И чтобы она со всеми подробностями - со всеми - рассказала мне, что ей известно, - вернее, все, что ей рассказали, - как бы давая понять, что заполнена только одна сторона листа, а вторая чистая и дожидается моих показаний.

 И чтобы ей еще хватило терпения на следующую глупость выслушать меня. И тоже со всеми подробностями. Я буду останавливаться на каких-то деталях, особенно убеждающих в мою пользу, и спрашивать "С этим ты согласна?". А она, изумленная открывшейся ясностью и простотой моих рассуждений, подчиняясь моей логике, теперь будет кивать охотно и радостно. Часто, не так, как вначале. Она будет свободна от необходимости ускользать от меня - какое замечательное облегчение ее ждет!

 Может быть даже она возьмет меня под руку (а перед ЭТИМ может положить руку на мою грудь - такой милый кокетливый жест современной женщины, друга всех мужчин) и предложит пойти выпить кофе "Слушай, а что, если мы выпьем кофе, а". (Это, правда, характернее для частных случаев - для Прибалтики, например, где кофе можно выпить действительно запросто, стоит только захотеть, или для элитарных уголков, о которых не всем известно и не все туда попадают. Для остальных случаев правдоподобнее проводить куда-то - то есть мне развернуться и пойти в ее сторону). Я, конечно, пойду. А если не будет предложено кофе или проводить, все равно я буду удовлетворен. Человек наполнен моей правотой, он теперь мой, за меня (С ним было бы то же самое, но тяжелее)
Потом мы, наконец, разойдемся.

 (Здесь, правда, напрашивается врезка - перед тем как мы разойдемся. Как она себя поведет, если я вдруг предложу: "Завтра суд. Приходи." - "Да-а?!" - удивится она. Вариант с оговорками можно сразу отбросить - они все один к одному. "Хорошо", - согласится она. И еще подхлестнет себя. "Хорошо, хорошо. Приду. Обязательно". И тогда вероятнее всего, что придет. Но зачем? Я-то жду, что она станет биться за меня, кидаться с полыхающими щеками на тех, кто ей все рассказал не так, как было на самом деле. А она, скорее всего, начнет выяснять истину. Так она это будет называть. И еще будет добавлять прилагательное: объективную. И опять в итоге окажется, что объективная истина - это против меня...)

 Настроение у меня будет ясно каким, и действительно, если я почти сразу встречу кого-нибудь из знакомых, то я схвачу на бегу протянутую руку, прихлопну ее левой пятерней, вновь стремительно симулируя жажду деятельности, развернусь спиной туда, куда шел, и, еще перебирая ногами на месте, спрошу, как дела, и на такой же вопрос отвечу, откинув голову назад: "Н-ну", - и улечу. Это меня понесет поддержка. (Недаром говорят: "Поддержка окрыляет". Народ обо всем уже знает. Это мы всё чего-то пишем, пишем, открываем...)

 Но спустя какое-то время... в пределах часа... я вдруг замечу, что у меня уже давно горят щеки, а в глазах резь, как после долгого плача. В голове неизвестно зачем возникнет какая-то фраза из недавнего разговора, я ее начну вертеть и так и этак, и долго не смогу отделаться, пока не пойму, что я редактирую наш разговор. Что-то я даже неосторожно произнесу вслух, но вовремя спохвачусь, фальшиво закашляю, чтобы прохожие не подумали чего... и совсем станет тошно.

 Все это могло быть. Может, и с ней - а что, я ведь ее совсем не знаю. Но теперь уже не будет. Поняла ли она меня или нет - уже не важно. Она ведь тоже могла подумать, что ее любопытство неуместно. Я ее мнения не спрашивал - вот даже пытаюсь отделаться шуткой, какой-никакой, пусть даже ерничаю, - а что ей тогда?.. конечно, видно невооруженным глазом, что мне не так весело, как я изображаю, но это мне видно! А почему кто-то другой обязан напрягать зрение, чтобы это разглядеть? Может, она вообще, пока стояла со мной, прикидывала: прошла очередь за колбасой, или она еще успеет?

 "Ладно", - предлагаю я, и она легко соглашается. В этом месте мне все же неплохо бы собраться, забыв на какие-то последние мгновения о том, что произошло между нами, хотя бы проявить галантность: за локоточек взять, приложить ладонь к спинке... Ей это в любом случае будет приятно даже без этих... (То, что мы не были близки, - это ладно; но я в своих рассуждениях совсем упустил, как она к этому относится. Если в течение нашей встречи смотрел на нее как на мебель, так что ж было тогда ждать от нее). И я это делаю - по инерции лапать, но безвольно. От вечного страха показаться обиженным, слабым, побежденным.

 На ее лице снова мелькнула улыбка - из тех, которые мгновенно гаснут, не оставляя следов, как только в них отпадает надобность, - я что-то бормочу прощальное (хорошо, сам не улыбаюсь), и мы расходимся.

 Она пошла вниз по Тверскому, а я - к Горького, на переход и в метро.

Автор: Наум Брод